Стихи

Стихи

ПЯТЫЙ (БЫЛЬ)

Сергею Шелепову посвящается
_____________________________________

 

1. Дом

 

Я — старый дом купеческих кровей,
я — цитадель ушедшего начала,
когда ещё без улиц, без церквей,
без кладбища, без парка, без причала,
рождался город.

 

Буквы в чугуне
моей таблички — маленькие духи,
кричащие о боге — обо мне,
помноженном на третий век разрухи.
Узоры кладки — точки да тире —
пока ещё не отданы чинушам.
Я — каждый доминошник во дворе,
я — каждый баритонящий под душем,
я — каждый узкоглазый квартирант,
я — каждая судьба.

 

Зачем я сдался
профессору баланов и баланд,
вершителю гоп-стопа и атаса?
Он трогает и гладит мой фасад,
кадык туда-сюда, дыханье спёрто,
и некому вернуть его назад —
в тюрьму,
в тайгу,
к пиле,
к баланде,
к чёрту,
туда, куда опять ему пора.

 

О, я-то знаю, видел-перевидел,
как «эмка» заезжала со двора,
как тыкал беломорины водитель
в яичный стык отменных кирпичей,
когда вели — с постели прямо в урки.

 

Вернуть бы время огненных ночей,
я всё стерплю — и копоть, и окурки,
и пусть опять помочится сержант.
Я — памятник, с табличкою и правом
на более достойных прихожан.
Вот те могли, а нынче…
Да куда вам…

 

2. Скамейка

 

Я стою напротив маразматика —
дома. И когда его разрушат?
Жарко от расстеленного ватника,
больно от костлявой полутуши.
С самого рожденья наказанье мне,
хоть кричи — но это между нами.
Я татуирована признаньями,
я отполирована штанами —
юбки устарели. Что ни задница —
то шары коттона и вельвета.
Тоже не мешает припарадиться:
вот придут, покрасят ближе к лету —
буду мстить.

 

А этот не устроится,
сбоку на бок ёрзает, паскуда.
Ночь длинна, а жаль: была бы дворница —
долго бы катился он отсюда,
жёстко бы, и больно бы, и громко бы,
бы… бы… бы… быстрей бы рассветало.

 

Чу… ни скрипа тёртыми обломками,
пусть уснёт — потерпим для начала.

 

3. Мост

 

По мне шагала чешская пехота,
по мне везли заводы на Урал,
а я стою с двенадцатого года —
мне больше века, чёрт бы вас побрал.
С меня ловили тонны краснопёрки,
и мне бы жить в строительном раю,
а я стою — бетонный и упёртый,
уродливо затянутый — стою.

 

И только ночь короткой передышкой
врачует и колдует надо мной,
и белый тополь — градусник под мышкой —
торчит в боку, прогрызанном войной.
Внизу — Хопёр, печально знаменитый,
но весело бегущий в тихий Дон.
Мои друзья, одетые в граниты,
не знают, как смывается бетон
из года в год, по крошке, по песчинке,
с куриных ножек латаных опор.

 

Какая ночь! А тут — опять ботинки.
Одно из двух: любовник или вор.
Скорей, второе — вон какая рожа,
и шаг такой, что рухнуть бы пора.
Спаси, помилуй мя, бетонный боже,
от этих мук в полпятого утра.

 

Ура.
Прошёл.
Подъём, уже светает.
Мне нужен отпуск — срочно, позарез.
Ровесник мой, прославленный Титаник,
лежит на дне. Вот, счастье-то.
А здесь…

 

4. Балашов

 

Я — Москва, только ростом поменьше
и поуже в печоринской талии.
Я рождал изумительных женщин,
я гремел по России и далее.
Я ковчег — позавидует Ноев,
здесь не твари по паре, здесь людищи:
двадцать шесть всесоюзных героев —
это в прошлом. И тысячи в будущем.

 

Я — спортсмен всероссийского класса,
здесь дворы турниками усеяны
и куски загорелого мяса
полюбляют Серёжу Есенина
(а других и не знают, ваще-то),
здесь культура, и шлют к Богородице,
здесь и явка — сто десять процентов,
и «Россия — для русских!», как водится.
Я не место для чёрной халявы,
я не Мекка для всяческой сволочи.

 

Он пришёл — неумытый, костлявый
и одетый не шибко с иголочки.
Он стучал в мои окна и двери —
далеко тут до нервного тика ли?
Мы, конечно же, люди, не звери,
потому не пришибли, а выгнали.

 

5. Хопёр

 

Самый чистый в Европе — шутка ли?
Самый быстрый у Дона — нако-ся!
Я бетон вымываю сутками
(мост, наверно, уже поплакался).
Было время — суда и ялики
прямо в греки несло течение,
а теперь я худой да маленький,
а теперь на плоту — мучение.
Было время, топились барышни —
эх, фартило сомам нажраться-то,
а теперь им за честь опарыши,
да и те на крючках двенадцатых.
Было время…

 

Бултых…
 

Здоровенько!
Водяному презент от лешего.
Человек не дорос до пофига,
человек — существо глупейшее.
Ты топиться иль как?
Вбирай уже
полной грудью, чтоб вмиг, не мучаясь.

 

Вот те, раз: как припомнил барышень —
так накаркал.
А, может, случай, ась?

 

~ ~ ~
 

Этот пятый из нашего класса.
— Наливай.

 

Громыхает вдали.
 

У тебя зажигалка без газа.
— Чёрт, и правда.

 

Считаем рубли.
 

Что за лето проклятое.
— Да, блин.

 

Живописной долине Хопра
аплодируют первые капли.

 

Загостились.
Пора нам.
Пора.

 

 

НА РОЯЛЕ

 

На рояле,
умазанном белой эмалью
автомобильной,

за огромной — хоть скачки устраивай — сценой
ДК «Текстильщик»,
мы сидели всю ночь,
и за что-то стремительно пили —
то настойку женьшеня, то спирт,
за четыре дефолтовых тыщи.
Лишь потом я узнал:
дело чести для рок-музыканта —
размножаться на крышке рояля.
Теперь я ученый.
Двадцать лет и три года —
попробуй, верни-ка обратно.
И тебя не вернуть,
и рояль перекрасили в черный.
И не пьют — ни на нем, ни за ним,
ни под ним, потому что

с той зимы он пылает в далеком, рояльном аду —
с той зимы, как не стало тебя.
Мне и трезво, и скучно
оправляться в руинах ДК на былую мечту
о бессмертии.

 

 

И ПОДМИГИВАЕТ

 

Много славы, мало почести 
быть голодным на пиру. 

 

В тишине и в одиночестве 
Будда кушает икру. 
Откупоривая «Хеннесси», 
он бросает озорно: 

 

Быть добру — куда мы денемся, 
если сдохнуть не дано! 

 

Я подглядываю в щелочку, 
и желудочный подсос 
успокаиваю щелочью 
малосольных, детских слез. 
Я дикарь, и найден в пятницу, 
с красным шелком на груди. 
Я умею лишь тирадиться, 
да вышагивать пути. 

 

Много славы, мало почести 
кочевать тудым-сюдым. 

 

Мир забыл себя по отчеству, 
я забыл себя святым —
удобряю тленом бренности 
третью жизнь, а сто в уме. 

 

Будда пьет вторую «Хеннесси» 
и подмигивает мне.

 

 

СОБЕРИ МНЕ РЮКЗАК

 

Положи мне в рюкзак
Джинсы «Левис» и пачку «Опала»,
Медиатор из баночной крышки
(ты же помнишь — зеленый),
Бесполезный пиджак,
Позабытый со школьного бала,
И червонец, припрятанный в книжке,
До костей телефонной.
Не забудь про гараж,
Деревянно сгоревший за школой,
Вместе с «ЗИЛом-130» и бражкой
Физрука — дяди Миши.
Втисни мокрый пейзаж,
Где, счастливый и ливнево-голый,
Я ругаюсь с соседкой-монашкой
И машу тебе с крыши.
Положи мне мороз.
Не войдет — распихай по карманам,
Чтоб унес я заплинтусный Цельсий
Поволжских Крещений,
Где по-дури, взасос
Прилипал я к салазкам и кранам,
И вкушал от бабулиных пенсий
Аспириновых премий.
Положи мне века,
Что сменяли друг друга за сутки.
Повяжи треугольное знамя,
Из прожженной вискозы.
Я подамся в бега,
Я уеду на первой маршрутке,
Чтоб рассыпаться в мир семенами
Обескровленной прозы.